На арт-площадке СТАНЦИЯ в Костроме готовится к выпуску необычная премьера даже для повидавшей эксперименты компании «Диалог Данс». Сольный спектакль THE_MARUSYA в постановке Александра Андрияшкина. Реальная историю о современном танце, рассказанная арт-менеджером. Именно так значится в описании, и главная и единственная героиня на сцене — Маруся Сокольникова, pr-менеджер площадки и компании. Об интересе создания подобного спектакля, особенностях производственного процесса и роли каждой из сторон мы поговорили со всеми участниками проекта после открытого рабочего показа.

Катя Ганюшина: Как родилась идея этого проекта? С чего всё началось для каждого из вас?

Маруся Сокольникова: Как-то во время фестиваля «Диверсия» мы с Сашей решали какие-то организационные дела, и он вдруг спрашивает: «А ты сама-то танцуешь?» И я в шутку сказала, что Ваня специально расписание так составляет, чтобы я не танцевала и вообще, не хватало, чтоб у нас еще менеджеры на сцену выходили.

Евгений Кулагин (директор компании «Диалог Данс» и арт-площадки СТАНЦИЯ): Да, у нас на самом деле всегда было отрицательное отношение к тому, чтобы наши менеджеры танцевали.

Маруся Сокольникова: А у меня и не было такого, чтобы я прямо рвалась на сцену. А Саша в шутку продолжает: «Так тебе давно уже пора на ней оказаться и сказать, что ты обо всем этом думаешь. Давай с тобой перформанс делать!» И Женя тоже как бы поддерживает шутку: «А я продюсировать буду.» Посмеялись и разошлись. Потом еще наверное, с полгода мы все обменивались шутливыми комментариями в facebook по этому поводу. А в какой-то момент они вдруг всерьез стали договариваться о Сашином приезде. И тут мне впервые стало страшно – я поняла, что они уже больше не шутят.

Евгений Кулагин: На самом деле, я прямо чувствовал, должно что-то новое случиться внутри коллектива. Мы с Марусей очень долго на СТАНЦИИ делали все и были всем. Но мы-то еще в спектаклях участвуем, ставим и выступаем, а Маруся сидит в офисе постоянно. У нее же тоже должен выхлоп от этого случиться, какой-то инсайт произойти. И я с удовольствием эту идею поддержал. Сначала, конечно, на уровне шутки, а потом уже не шутил, потому что это было, и правда, супер интересно.

Александр Андрияшкин: Я, кстати, тоже помню этот разговор на «Диверсии». Мы шутили, но у меня в тот момент вдруг сработал какой-то внутренний звонок, что это на самом деле было бы интересно сделать.

Катя Ганюшина: А ты можешь как-то сформулировать этот интерес?

Александр Андрияшкин Во многих других проектах ты зачастую вынужден считаться с уже определенным форматом, жанром. У тебя есть вполне конкретные обязательства – перед театром, перед институцией. А здесь ситуация изначально другая. Маруся – непрофессиональный танцор, актер и так далее. При этом явно человек своей профессии и точно профессионал. Это важно, и это дает иную оптику, иную точку зрения. Ты в некотором роде можешь пробовать, что угодно. И я вдруг понял, что там открываются какие-то вопросы, которые меня волнуют и в личностном поле, и в художественном. Да и вопросы собственной профессии и навыков в ней поворачиваются под несколько другим углом, что оказалось очень своевременным.

Маруся Сокольникова: Мне кажется, был еще такой момент. Саша же приезжает сюда обычно на фестиваль или на резиденцию и видит какую-то официальную часть СТАНЦИИ. А тут он как- будто почувствовал, что может узнать, как это на самом деле все устроено. Что я ему могу как будто стену какую-то приоткрыть. Он сразу этим заинтересовался, начал много спрашивать.

Катя Ганюшина: То есть получается, что с одной стороны, это прямо такая документальная вещь про конкретное место, конкретного человека. С другой – во время просмотра у меня стал возникать образ работающего человека в принципе, женщины, которая ответственна за решение большого количества вопросов и задач.

Александр Андрияшкин: В этом и была цель, когда мы уже отбирали набранный материал. Было интересно, чтобы он имел отношение и к Марусе, и к площадке СТАНЦИЯ, и к компании «Диалог Данс». Но при этом, чтобы все это формировало определенный архетип, с которым мы все так или иначе могли бы себя соотнести.

Катя Ганюшина: А почему у вас, Ваня и Женя, негативное отношение к тому, чтобы менеджеры занимались танцем?

Иван Естегнеев (художественный руководитель компании «Диалог Данс» и арт-площадки СТАНЦИЯ): Ну, я думаю, это довольно распространенная история. Часто люди приходят на такую работу, просто потому что хотят быть около. «Я тут побуду администратором, чтобы на самом деле на классы и на спектакли походить» — очень часто даже на таком уровне. И если это действительно главный мотив, то, к сожалению, ничего продуктивного не выходит. А для Маруси СТАНЦИЯ – это отдельное профессиональное поле, в которое она вошла, и спустя какое-то время освоилась и состоялась. Поэтому и зона свободы, конечно, стала больше. В этом смысле, этот проект еще два года назад невозможно было даже представить.

Александр Андрияшкин: Мне кажется, сложилось, что все оказались в той точке, когда можно и нужно что-то в своей деятельности пересобрать. Циклы совпали. СТАНЦИЯ, «Диалог Данс», Маруся, у меня тоже какой-то этап в профессии со своими вопросами и рефлексией. И получилось, что Маруся как человек, и Маруся как менеджер – это как раз такая хорошая точка пересборки для всех. И для самой Маруси в том числе.

Евгений Кулагин: Потому что весь этот проект в итоге сводится к одному вопросу: что мы делаем и ради чего. И для неё это тоже не только про спектакль было, а про осмысление того, что она вообще здесь делает. Кто эти люди, которые её окружают, чем они на самом деле занимаются. Нам очень хотелось, чтобы она углубилась. И это сработало на 350%. При этом мы никогда Сашу не торопили и не говорили, давай уже, выпускай спектакль. На всех встречах мы говорили, что нам важен процесс, и он не обязательно должен закончиться выпуском. То есть, мы, как продюсеры, берем на себя риск того, что спектакль может и не случиться.

Иван Естегнеев: Потому что у нас здесь и другой интерес, другой уровень восприятия этого проекта. И если этот интерес реализуется, то, по сути, сама продукция становится уже следующим уровнем.

Евгений Кулагин: Это всё равно работает на наше общее дело, потому что теперь Маруся может смотреть на всю артистическую изнанку не только с позиции менеджера.

Александр Андрияшкин: Интересно, что это сработало в обе стороны. Я вдруг стал понимать в процессе репетиций, что даже то, где ты, например, тапки ставишь – это тоже, оказывается, важно. То есть, ты вдруг смотришь на всю эту деятельность. И здесь есть труд, к которому ты напрямую не имеешь отношения. Ты его как бы всегда подразумевал, этот труд. А тут от того, что так долго и так подробно разглядываешь его, изучаешь – ты вдруг больше понимаешь и ценишь что ли. Начинаешь видеть за ним конкретных людей, очень конкретные действия и работу.

Катя Ганюшина: А для тебя, Маруся, какие понимания происходили в этом процессе?

Маруся Сокольникова: Раньше я, например, часто думала, ну, почему эти артисты всегда такой бардак в гримерке после себя оставляют, кружки за собой помыть не могут и т.д. А тут я вдруг понимаю, это они, как я сейчас, в десять приходят, репетируют весь день вот так же. А вечером кто-то из них еще классы идет вести. Конечно, им уже не до кружек. На самом деле, когда уже точно решили, что первая лаборатория состоится, я реально очень боялась, не понимала, что мне делать и надо ли. А в последний день перед Сашиным приездом я выдохнула и подумала: наплевать, что будет, то будет. И как в море в эту лабораторию окунулась на шесть дней. Меня словно взяли и опрокинули, всё перевернули вверх ногами. Саша начал заставлять меня какие-то вещи делать, которые я очень боялась. Например, дает задание и просит импровизировать. Или, допустим, уже на второй день появился микрофон, и все, у тебя нет времени на подготовку, и ты сразу должен в него что-нибудь говорить со сцены. Для меня практически любое Сашино задание было преодолением себя и своих страхов. Каждый день я выходила с площадки уже другим человеком. Это был такой психотерапевтический эффект для меня. Я действительно увидела, что всё это время работала с ребятами, но не пыталась их понять. До этого же было – ну, вот вы артисты, я вас не совсем понимаю, может быть, люблю, но такой странной любовью, как у мачехи. А тут я думаю: «Господи, да как же так!» И меня так отпустило, мне легче стало. И еще я поняла, что артисты тоже могут бояться, когда на сцене. Точно так же, как я. И потом, когда Саша уехал, мне просто снесло крышу, какой-то катарсис случился. У меня было много-много сил, я как будто кучу каких-то знаний получила, хотелось применить их во всех сферах, не только в работе менеджера. Мне хотелось творчества во всём.

Катя Ганюшина: То есть, можно сказать, что по большому счету, цель процесса была в некой терапии?

Евгений Кулагин: Это действительно случилось, но терапии как цели не было.

Маруся Сокольникова: Это произошло как побочный эффект. Я вдруг начала озвучивать такие вопросы, которые раньше боялась задавать.

Александр Андрияшкин: Да, это очень важно: терапия не являлась самоцелью. На лаборатории мы брали конкретные темы: что такое арт-менеджмент, что такое СТАНЦИЯ, что такое современный танец и перформанс, с наших с Марусей точек зрения. Но мы также много времени уделяли непосредственно практике – телесности, присутствию, работе с текстом. Нарабатывали инструменты, смотрели, какие для Маруси более органичны, какие менее, какие для нее открывают что-то, а какие не работают. Было много и таких ситуаций, когда я, например, говорил: «Представь, что я тупой, и ты должна мне объяснить, чем занимаются артисты и зачем они вообще нужны». И что бы она мне ни сказала, я буду делать вид, что не понимаю. Это могло длиться не один час. Марусе приходилось находить все большие обоснования и все больше уточнять свои ответы. И это очень ценно – с одной стороны мы все больше заходим в тему, с другой, что очень важно для лаборатории, начинаем что-то действительно формулировать, а не просто воспроизводить штампы. И в итоге мы не только погружаемся, но и всплываем с чем-то своим.

Катя Ганюшина: А в какой момент стало важно, чтобы это превратилось в спектакль, а не осталось на уровне лаборатории? Чем это определилось?

Иван Естегнеев: Так совпало, что мы с ярославской площадкой «Текстиль» придумали сделать фестиваль «Городские СТАНЦИИ». Основная тема там была «Творческие люди и  их пространства». И то, что Саша с Марусей тогда делали, очень в это вписывалось. И мы им предложили сделать рабочий показ в рамках этого фестиваля.

Евгений Кулагин: Но опять же, никто не говорил: «Вы обязаны это сделать.» Скорее, вот хорошая возможность подсобрать ваш рабочий материал и что-то показать без каких-то дальнейших обязательств.

Александр Андрияшкин: Мы вообще после каждого моего приезда обсуждали, будем ли продолжать. Сразу договорились, что каждый из нас – либо Маруся, либо я, либо Ваня с Женей – могут решить, что этот опыт для нас состоялся, и здесь будет финальная точка. Но идея какого-то полноценного спектакля была с самого начала. То есть, какая бы стадия ни происходила, и когда бы мы ни решили остановиться, мы все равно занимаемся этим в контексте выпуска спектакля в том числе. И мне кажется, это был очень своевременный продюсерский шаг со стороны ребят предложить нам сделать этот показ. Мы в тот момент как раз уже стали из абстрактной лаборатории пробовать какие-то зарисовки, наброски, конкретные сценки. И если бы не было этой обозначенной возможности с точными датами показа, мы бы могли снова погрузиться в какую-то очередную вселенную. И в этом смысле это было какое-то правильное решение стрессануть нас, но в итоге чтобы это дало результат. Хорошее продюсирование как раз и должно направлять творческие процессы в возможности, которые предлагает реальная ситуация.

Катя Ганюшина: Весь этот проект, на мой взгляд, интересен еще и тем, что здесь все, так или иначе, оказались в какой-то перевернутой ситуации. Ваня и Женя, будучи, в первую очередь, танц-артистами, выступили продюсерами Маруси, которая обычно занимаясь организационными вопросами, здесь оказалась в роли соло-перформера и соавтора спектакля, что обычно более характерно для Саши. А вы могли бы сформулировать, исходя из этой двойственности, почему на каждом этапе принимали решение идти дальше?

Маруся Сокольникова: У меня даже вопросов не возникало о том, чтобы остановиться. Каждый этап давался очень тяжело, но мне было интересно не отказаться и узнать, что будет дальше. И с каждым шагом становилось все интереснее и интереснее.

Иван Естегнеев: В первую очередь, было стопроцентное доверие к Саше. И знание того, что у Маруси есть перфекционистский подход доводить всё до результата, который и в этой работе тоже стал проявляться. Сам я уже давно считаю, что не стоит затевать какую-то премьеру, если не видишь перспективу хотя бы пяти показов. И когда после выступления на фестивале мы решили довести это до полноценного спектакля – это уже автоматически предполагало, что мы хотим и готовы прикладывать усилия в перспективе нескольких лет, чтобы эта работа жила.

Александр Андрияшкин: Когда я провожу лабораторию, мне важно, чтобы для меня самого там тоже происходили какие-то открытия и откровения – профессиональные, личностные и так далее. И в этом проекте я вдруг в какой-то момент почувствовал, что могу создать диалог о том, что важно для меня – и в профессиональном плане, и просто как человеку, с ощущением, что это может быть важно и зрителю тоже.

Катя Ганюшина: Мне кажется, это интересный момент. Почему, по сути, ваша внутренняя кухня может быть интересна кому-то еще?

Евгений Кулагин: Потому что там через профессию конкретной Маруси начинает звучать идея профессии вообще. После предпоказа я разговаривал с людьми, которые вообще ничего не знают ни про арт-менеджмент, ни про современный танец. Им было интересно увидеть про человека в профессии, человека, увлеченного своим делом. Как он себя реализует, через что проходит и как это все влияет на его жизнь.

Александр Андрияшкин: Нам хочется верить, что это все не про человека в конкретной сфере танцевальной деятельности, а про человека на распутье, в профессии, достигшего определенного какого-то опыта и рубежа. Когда ты какое-то количество лет чем-то занимаешься, и у тебя уже нет какого-то первого энтузиазма, возникают какие-то другие вопросы жизненные – продолжать/не продолжать, устал/не устал, а зачем вообще всё это и т.д.

Катя Ганюшина: А если брать сам процесс выпуска спектакля, поскольку ситуация нестандартна тем, что Маруся непрофессиональный актер или танцор, какие ожидания и неожиданности происходили?

Маруся Сокольникова: С каждым следующим приездом Саши я начинала все больше понимать, что какие-то кусочки, которые мы делаем, они не просто так, они как-то между собой перекликаются. И если представить спектакль, то эти кусочки намечают уже какую-то канву. В итоге из огромного количества материла, который был наработан, берется самое-самое лучшее. Саша научил меня, как обращаться с текстом. Я филолог и всю жизнь работала со словом: много лет в журналистике, была редактором, и сейчас пишу неимоверное количество текстов. И тут вдруг Саша мне начинает объяснять: может быть так, может быть эдак. И я не понимала сначала, а оказывается, в спектакле, если одно слово поставишь впереди, то это один смысл, если его переставишь, то это другой смысл, а если вообще уберешь – то еще один. Потом, например, когда мы тексты уже более-менее подсобрали и стали их уже начитывать, там тоже. Как что-то голосом передать через одни и те же слова? Он говорит фразу, тут же ее говорит по-другому, и это два совершенно разных смысла. Я и не думала, что это такая кропотливая работа. Мы каждое предложение так разбирали. У меня над каждой строчкой написано: «вот это я говорю так-то…».

Александр Андрияшкин: При этом понятно, что мы никакие не пионеры, и документальный театр давно не новость, и еще Жером Бель начинал работать с темами документальности и изнанки в танце. Для меня было важно и интересно попробовать соединить танцевальный, театральный и перформерский опыт, но так, чтобы на выходе это был именно спектакль. Не просто человек-документ на сцене, а художественное осмысление, высказывание, художественными же методами реализованное. То есть, чтобы спектакль в итоге стал важнее документа, а не наоборот. И в этом смысле мне очень повезло с Марусей, ее перфекционизмом и отношением к делу. То, что для нее это первый опыт, для меня скорее сработало как невозможность планировать репетиционное время. Тебе кажется, ну, вот мы сейчас минут двадцать над этой частью поработаем и дальше пойдем, а это раз – и забирает три часа и все силы. Но при этом, если ты аккуратно и кропотливо работаешь со своим интересом и умением, то через определенные инструменты человек, который до этого ими не владел, способен сделать ценное высказывание. И в результате, мы в течение часа присутствуем, вообще говоря, при маленьком чуде, когда на сцену выходит человек, который, действительно, сидел в офисе, и вдруг он все делает – тащит тему, соблюдает форму, держит внимание настолько состоятельно, что я и сам иногда забываю о том, что Маруся непрофессионал.

Катя Ганюшина: А какое у вас, Ваня и Женя, как у продюсеров этого спектакля, впечатление от того, что в итоге получилось?

Евгений Кулагин: Я скажу, что я на 200% доволен тем, что я увидел. Я всячески хочу это продвигать и чтобы у этого спектакля была жизнь. Но я точно не хочу, чтобы Маруся была артисткой. Все уже случилось, это стало нашей такой точкой пересечения, и это главное. Момент откровения произошел – мы как-будто переспали все друг с другом, все друг друга голыми увидели.

Маруся Сокольникова: Ты говоришь: «Я бы не хотел, чтоб она была артисткой.» А я могу сказать, что это какой-то очень тяжелый опыт для меня во всех смыслах – даже на уровне тотального отсутствия свободного времени. И когда на обсуждении после рабочего показа начались шутливые намеки про мои следующие спектакли… Вы чего, ребята? Неужели вы думаете, что я мечтаю вот так жить – в переживаниях и репетициях без отдыха и сна? Но я думаю, что этот опыт дает мне возможность поверить в себя и реализовать себя в чём-то другом. Я не знаю, что это будет. Может быть, я книгу напишу – я давно об этом думаю.

Иван Естегнеев: Если говорить про результат, то мне, в первую очередь важно информационное поле, которое в этом спектакле создается. Там одновременно много разных слоёв присутствует, и мне было интересно, как это все будет коммуницировать со зрителем. Все эти документальные моменты, которые там есть, я переживал через какой-то очень большой слой своих воспоминаний и ощущений. И когда Маруся какие-то вещи со сцены озвучила, то и для меня произошло своего рода их переосмысление. Ну и конечно, тот артистический опыт, через который она прошла. C момента первого показа теперь, когда Маруся на сцене, я понимаю, что смотрю на нее, как на профессионала, и требования предъявляю уже совсем другие, более жесткие.

Александр Андрияшкин: Да, мы вдруг все в какой-то момент начали разбирать спектакль и вообще её существование на сцене с каких-то достаточно высоких требований, и это, на мой взгляд, большой комплимент Марусе. Она стала для нас возможностью и себя соотносить со многим – мы в каких-то своих чутких и важных для нас зонах все пересеклись. Это та точка пересечения, про которую Женя говорит. В каком-то смысле все участники проекта зрелые люди, нам уже не по 20 лет, и в профессии более-менее у всех складывается, и рефлексия присутствует. Но при этом, во всех нас, в том числе и в зрителях, как мне видится, есть человек, в котором живут все эти вопросы, страхи и сомнения. И вот Маруся может выйти на сцену и не от персонажа, а от себя, на правах эксперимента, открыто в этом признаться. И тем самым эту дверь и для нас приоткрывает. В итоге мы идем не для того, чтобы увидеть профессиональный танцевальный спектакль, а чтобы увидеть профессиональное авторское высказывание, сделанное инструментами перформанса и танца.

Опубликовано на Room For
Постоянная ссылка на статью